Идея о том, что современные общества коренным образом подчинены требованию обновления, ставят имидж на передний план, отказываются легитимировать вышедшее из моды, оказываются захвачены только масштабными зрелищами и дифференцируются в зависимости от характера потребления, — была выдвинута и разработана уже давно. Она получила разные по глубине и охвату, но талантливые интерпретации в США в работах Дэвида Рисмена, Вэнса Паккарда, Дэниэла Бурстина, Герберта Маркузе. Во Франции эту интеллектуальную линию подхватили ситуационисты и за ними — Жак Бодрийяр. В 1960-е годы представление о «новом обществе», управляемом под диктовку моды, было изложено в трудах самых проницательных социальных теоретиков. Но тогда идея «нового общества» была концептуализирована в русле наследия теоретиков революционной мысли. Императив моды подвергался критике, и чем дальше, тем более громко: моду обвиняли в том, что она лишает человека свободы выбора. При этом исследователи не замечали, что их разрушительный радикализм сам входил в моду в интеллектуальных кругах. Теоретический лейтмотив этих рассуждений был таков: модное будущее наших обществ тогда отождествлялось с институционализацией мотовства и расточительности, с крупномасштабным созданием искусственных потребностей, с нормированием частной жизни и установлением верховного контроля над этой жизнью. Общество потребления — это программирование повседневности, оно манипулирует личной и общественной жизнью во всех аспектах и разумно распределяет ее, так что все превращается в искусственность, в хитрые уловки, иллюзии, даже в обман, чтобы шло на пользу капиталу и доминирующим классам. «Свингующие шестидесятые» дали себе волю в обличении империи обольщения и морального упадка. Речь шла о постановке иррациональности на место рациональности (Маркузе), о тотальном контроле над внешним видом и о всеобщем умопомешательстве (Дебор), о подчинении всей жизни готовым условностям, тотальном психологическом воздействии и столь же тотальном манипулировании общественным мнением (Гэлбрейт), об обществе победившего террора (Лефевр), о пороке фетишизма, возведенном в идеал и обеспечившем опять господство угнетателей над угнетаемыми (Бодрийяр). Одним словом, главенство моды было прочитано в контексте продолжающейся классовой борьбы и господства бюрократии и капитала. Вместе с разоблачением и осуждением идеологии удовлетворения потребностей клеймилось «обусловленное существование», «форсированное выживание» (Дебор), рационализация классового господства и расширение этого господства. Усиленный понятийным инструментарием марксизма, традиционный рефлекс осуждения повышенного внимания к собственной внешности раскрутился по полной, обретя в исследовании социальных закономерностей свое наивысшее выражение. Это обвинительное дело гремело инвективами на каждой странице. В навязчивой, фанатичной одержимости хлороформного ада и в разоблачительной социальной горячке историческое событие царствования и господства моды вытеснялось на периферию внимания. Поэтому реальные эффекты и следствия господства моды на протяжении длительного времени оставались невыясненными, и бичевание потребления било на самом деле в то, чего вовсе не было — хотя сами бичеватели считали себя выразителями общественного протеста и даже, по мнению многих, здравого смысла. С пришествием тотальной, всеобъемлющей моды «хитрость разума» как никогда раньше оказалась востребована на подиуме исторического знания; под маской обольщения продолжило свой победный ход Просвещение, а под прикрытием стремительного роста чего-то пустячного и несерьезного восторжествовала индивидуальная свобода, к которой люди шли многие века.
Комментарии закрыты