Объясняется также появлением еще одного, ранее не существовавшего феномена: молодежные и маргинальные моды основаны на критериях, обособленных от профессиональной моды и даже противостоящих ей. После Второй мировой войны появились первые молодежные субкультуры («зазу», Сен-Жермен-де-Пре, битников), то есть первые антимоды, которые в 1960-е годы обретут новый смысл и получат большое распространение. Вместе со следовавшими одна за другой волнами хиппи, баба, панков, нью-вейв, растаманов, ска, скинхедов мода оказалась дестабилизированной, все кодексы законов моды оказались подорваны нонконформистской молодежной культурой, вовсю проявлявшейся в одежде, как и в жизненных ценностях, во вкусах, пристрастиях и поведении. Этот обостренный, даже ожесточенный антиконформизм коренился не только в сознательном дистанцировании от мира взрослых и других молодежных сообществ, но также в манифестации массовых гедонистических ценностей и в желании обрести независимость от этих ценностей взрослых, освободившись тем самым от их власти — на первый план здесь выходил идеал демократического индивидуализма. В историческом плане наиболее значимо то, что эти молодежные движения были вытеснены за пределы характерной для моды нового и новейшего времени бюрократической системы. Отдельные части гражданского общества таким образом вновь перехватили инициативу в области внешности, отстояв свою самостоятельность и проявив удивительную креативность в области социального пафоса моды, чем и воспользовались профессиональные дизайнеры, чтобы обновить дух своих коллекций.
Конец властных тенденций, резкое расширение спектра законов элегантности, появление специфически молодежных стилей — все это означало, что система моды вышла из нормативного цикла единомыслия как переходного между модой столетия и периодом жесткой дисциплины и всеобщего огляда друг друга, и все это ввиду продолжающегося процесса эстетической диверсификации, начатого высокой модой. Со своим полиморфным раздроблением и распылением новая система моды вошла в полное соответствие и полную согласованность с открытым обществом, которое постепенно повсюду устанавливало господство правила принятия решений по выбору, гибких норм и правил, свободы выбора и всегдашнего самообслуживания. «Дирижистский императив сезонных тенденций сменился наложением стилей друг на друга; механизм моды столетия, основанный на обязательности и единообразии, уступил место игровой и факультативной, основанной на выборе логике, когда делается выбор не только между разными моделями одежды, но и между самыми несовместимыми, самыми противоречивыми принципами видимости. Такова открытая мода, являющаяся второй фазой развития современной моды, с ее гетероморфными кодексами законов, с ее неавторитарностью, с ее отсутствием жесткого регулирования и управления, такова открытая мода, где идеалом является то, что сейчас называют не иначе, как «лук». Вопреки всем «выровненным в один ряд стилям», вопреки стерилизованному, лишенному оригинальности кодексу элегантности или вошедшей в моду небрежности, модный стиль 1980-х годов призывал и побуждал к усложнению и совершенствованию внешнего вида, к изобретению нового образа и свободному его изменению, привнесению в свой облик чего-то искусственного, игрового элемента или невиданного своеобразия в какой-то мелочи10. Тем не менее стоит ли считать это «коперниканским поворотом в моде»?11 В действительности эпоха «лука» есть не что иное, как конечный пункт развития индивидуалистической динамики, неотделимой от моды с ее рождения; в эту эпоху просто доводится до крайнего предела пристрастие к своеобразию, к театральности, стремление отличаться от всех остальных. Все это демонстрировали и предыдущие эпохи, только по-другому и в гораздо более узких рамках. От миньонов Генриха III до денди XIX века, от светских львиц до современных адепток моды, нонконформизм, разгул воображения, привлечение к себе внимания любыми средствами имели немало приверженцев в высших слоях общества. «Лук» как таковой гораздо меньше порывает с этой «традицией», чем его крайние искажения. В наши дни каждый призван устранять любые перегородки и смешивать различные стили, взрывать стереотипы и стандарты, нарушать правила и закосневшие конвенциональные условности. В структуру моды теперь оказалась встроена гедонистическая и гипериндивидуалистическая этика, возникшая в результате развития общества потребления и ставшая, можно сказать, его официальной этикой. «Лук», опьянение тягой к искусственности, зрелищности, своеобразию, оригинальности и даже странности отвечают чаяниям того общества, в котором главными ценностями стали удовольствие и личная свобода. Наибольшее значение стали придавать экстравагантности, личному творчеству, поражающему воображение имиджу, удивительному обличью модели, а не совершенству исполнения. Обусловленный растущим влиянием психологизма, жаждой независимости и желанием самовыражения, «лук» представляет собой театрализованный эстетический лик неонарциссизма, враждебно реагирующий на стандартизованные императивы и единообразные правила. С одной стороны, Нарцисс находится в поиске внутреннего содержания, аутентичности, психологической глубины, с другой стороны, он пытается найти оправдание созерцанию самого себя, самолюбованию, не знающему удержу эксгибиционизму, празднеству видимостей и переменчивых обликов. С появлением «лука» мода вернула себе молодость: теперь можно играть с эфемерным, ускользающим, мимолетным, можно без всяких комплексов приходить в экстаз от собственного облика, который можно придумывать и обновлять в свое удовольствие. Современный человек тонет в удовольствии от перемен и перевоплощений на очередном витке спирали фантазийного процесса индивидуализации, в причудливых играх индивидуалистической сверхдифференциации, в искусственном зрелище самого себя, выставленного на обозрение другим.
Комментарии закрыты