Дана от природы: следовало вернуться к этому разделению, которое, будучи теперь сглаженным и фрагментарным, сохраняет в себе загадку своей исторической цели, в русле развития современных демократий. Социальная ценность равенства уничтожила идею о том, что человеческие существа по природе своей неоднородны; понятие равенства лежит в основе репрезентаций народного суверенитета и всеобщего избирательного права, равенство как таковое способствовало эмансипации женщин, расшатыванию утвердившихся в обществе ролей, статусов и представлений о принадлежности к определенной социальной группе. Но равенство не смогло искоренить волю представителей обоих полов демонстрировать существующие меж ними различия при помощи разнообразных фривольных знаков. По мере того как самые яркие символы разделения полов меркли и тускнели (когда женственная мода уступила место плоским силуэтам, коротко стриженным волосам и брюкам), дали о себе знать другие символы, противостоящие демократической тенденции схождения крайностей: бешеное неистовство ярких помад для губ после Первой мировой войны, лаки для ногтей в 1930-е годы, тушь и тени для глаз в 1960-е годы. Все происходит так, как будто равенству не дано переступить через какую-то черту, словно демократический идеал постоянно натыкается на властное требование эстетической дифференциации полов. Мы видим четкую историческую границу между воображаемым равенством условий и проистекающим из него постепенным сглаживанием основных форм человеческих различий15. Мы признаем, что все мы по природе тождественны, мы требуем, чтобы у всех были равные права, — но никто не желает быть похожим или похожей на представителей другого пола. Токвилль писал, что «во времена господства демократий те, кто по природе не похожи друг на друга, хотят лишь одного: стать похожими, а потому подражают друг другу»16. Это высказывание неверно, если мы обратимся к моде обоих полов: когда женщины носят брюки, они не пытаются быть похожими на мужчин, они просто пытаются выставить напоказ другой лик женщины: более свободной в своих движениях, более сексуальной или более уверенной в себе. Это не подражание «другому», не миметизм, а повторное подтверждение того же различия, более тонкое, отмеченное уже только специфическим кроем одежды или знаками макияжа. Конечно, существует множество проявлений моды, свидетельствующих о демократическом поглощении и устранении социальных различий. Тем не менее то, что разделение внешнего вида по половому признаку упорно не сдает никаких своих позиций, свидетельствует о том, что эгалитарная динамика на пути к всеобщему равенству терпит неудачу, так как она не может «окончательно состояться» и полностью стереть различия в одежде.
Такое упрямое сопротивление идее всеобщего равенства свидетельствует о силе социального принципа, по сути противоречивого и уходящего корнями в глубь веков: сакрализации женской красоты. Со времен Древнего Египта и Древней Греции, где применялись краски для лица и притирания (что подтверждается письменными источниками и раскопками археологов) ради эстетического эффекта, женщины никогда не прекращали использовать различные средства для достижении красоты при совершении туалета, разумеется, в различных пропорциях. Макияж стал настоящим женским ритуалом, совершаемым для того, чтобы стать более красивой, чтобы приукрасить себя, чтобы стать желанной, чтобы очаровывать и обольщать, хотя краски для лица и притирания при этом часто становились предметом хулы и осуждения. Удивительно, но несмотря на бесконечные тысячелетние изобличения косметики со стороны церковников и моралистов, ее продолжали высоко ценить и использовать практически все женщины, а не только куртизанки и пожилые матроны.
Комментарии закрыты